Создание Дома музыки имени Перельмана

Роскошная коробочка-пазл сидит на темной подушке на краю Всемирного торгового центра. Поверхность представляет собой мозаику из мраморных плиток, прожилки которых образуют ромбовидную рябь с каждой стороны. Глубоко внутри находится коробка внутри коробки, содержащая еще больше отделений, которые можно разделить и переставить раздвижными перегородками или объединить в одну комнату. В течение дня вся упаковка становится кремовой и непрозрачной — скульптурой, которой лучше всего любоваться на расстоянии. В сумерках он светится изнутри, а снаружи предстает как полупрозрачная каменная мембрана.

Вот тогда оно манит. Когда 19 сентября откроется Дом музыки имени Перельмана, к нему начнут стекаться люди с близлежащих улиц, подземных переходов и мемориальной площади, поднимаясь по лестницам, спрятанным под его возвышенной массой, привлеченные обещанием интимного спектакля и архитектура тонкой тайны. «Мы хотели отреагировать на контекст чистой, элегантной формой, которая, будучи почтительной, в то же время имела бы уважительную независимость», — говорит архитектор Джошуа Рамус, высокий бритоголовый мужчина с аскетическим видом и нарочитой манерой поведения. говоря, это предполагает, что он сформулировал три варианта каждого предложения, прежде чем произнести его. Вместе со своей фирмой REX и Дэвисом Броди Бондом он спроектировал здание, которое будет отражать столь же контролируемую трезвость. Компактное здание, окруженное массивными небоскребами, привлекает внимание к хорошо заметной сцене, предлагая зрелище без кричащести.

Центр выполняет обещание, данное в первые дни реконструкции после 11 сентября: Нью-Йорк посадит искусство на месте дикости. Некоторые, кто чувствовал безотлагательность этого ответа, повторяли строчку, которую Леонард Бернстайн написал в 1963 году, через несколько дней после того, как был застрелен Джон Кеннеди: «Это будет наш ответ на насилие: создавать музыку более интенсивно, более красиво и более преданно, чем когда-либо прежде». Это чувство имеет непреодолимую романтическую привлекательность — вспомните об одиноком виолончелисте, играющем «Адажио» Альбинони на руинах Сараево в начале 1990-х годов, или, совсем недавно, Симфонический оркестр Львовской национальной филармонии, сражающийся под звуки сирен воздушной тревоги. Но что это значит на самом деле? Искусство и злодеяния всегда сосуществовали, и первое, похоже, никогда не оказывало сильного сдерживающего воздействия на второе. Трудно представить, чтобы террористов заботило то, что происходит на углу улиц Фултон и Гринвич.

Тем не менее, этот бернштейнианский ответ, наконец, вот-вот будет реализован, обернутый триумфом, столь же приглушенным, как и архитектура. Чтобы попасть сюда, требовалась не только творческая смелость, но и политическая поддержка, бюджет на строительство в полмиллиарда долларов и создание нового учреждения с междисциплинарными амбициями, если не с масштабом Линкольн-центра. (Рональд О. Перельман внес 75 миллионов долларов за права на наименование, а Майкл Блумберг внес еще 130 миллионов долларов в дополнение к 100 миллионам долларов, полученным от финансируемой из федерального бюджета Корпорации развития Нижнего Манхэттена; остальное поступило за счет небольших пожертвований.) Символическая сила Местоположение по-прежнему компенсируется прагматическими сомнениями. Первый театральный район города вырос в нескольких кварталах от него, но к началу 19 века действие начало перемещаться в центр города, и то, что сейчас называется Финансовым районом, оставалось на периферии сцены исполнительских искусств в течение 200 лет. Неясно, изменится ли ситуация сейчас. В последние десятилетия сюда прибывали жильцы, занимающие новые постройки и переоборудованные офисные башни в стиле ар-деко, но даже в этом случае это по-прежнему преимущественно район, работающий «час пик» и «час пик», заполненный стареющими рабочими местами, которые просят о предоставлении услуг. арендаторов в наши дни. Перельман — яркий признак кризиса идентичности района.

Он также открывает три новые сцены в разгар театрального кризиса, который сметает авторитетные труппы по всей стране и уничтожает коллектив БАМа и Общественного театра. «Заниматься театром сложнее, чем пять лет назад, потому что мы восстанавливаем индустрию», — признает Хади Камара, исполнительный директор Перельмана. По ее словам, после закрытия из-за пандемии зрители возвращаются, причем очень медленно.